Периодическое возрождение концепции “Междуморья” происходит в относительно равные промежутки времени всякий раз, когда появляется региональная потребность в интеграции или объединении для противостояния предполагаемому или реальному господству агрессивных соседей. При этом материализация самой идеи происходит через личностные или институциональные, в том числе ситуативные, факторы.
Геополитическое воображение может рисовать Междуморье как долгосрочный проект, где существует пространство условно “малых” народов, расположенных между Балтийским, Чёрным и Адриатическим морями, которые оказались географически зажаты между двумя условно “большими” (не путать с великими) странами – Германией и Россией.
Исторически это срединное пространство существовало как относительно независимое явление, способное эффективно противостоять обеим сторонам, лишь во времена правления Ягеллонской династии или Речи Посполитой. Пример Австро-Венгерской империи Габсбургов немного сложнее, так как его можно рассматривать как политическое образование этого региона в период господствования немецкоязычной династии над большим конгломератом лишенных автономии наций.
Некоторые общие признаки реализации идеи “Междуморья” могут просматриваться среди субъектов борьбы с ранним коммунизмом в межвоенный и военный периоды, структур, вовлечённых в антикоммунистическое движение времён холодной войны и сейчас частично реабилитированных на фоне противостояния сегодняшней политике путинской России. Тем не менее эти общие связи трудно поддаются документальной фиксации, что нельзя условно суммировать как некую “теорию заговора”.
Социально-политическое измерение концепции позиционирует её внутри классического консервативного и крайне правого репертуара – в зависимости от страны или периода истории – практически без конкуренции за смысл, исходящей от более мейнстримных или левых групп. Поэтому сегодняшнее возрождение “Междуморья” следует понимать не только как антироссийское геополитическое сооружение, однако как часть более широкого концептуального арсенала, вдохновленного консервативными или крайне правыми идеями, частично созвучными с некоторой нынешней философией неолиберальной атмосферы.
В то время как многие западноевропейские ультраправые группы являются в некотором плане условно пророссийскими (ну или лояльными к политике Путина), центрально- и восточноевропейские правые организации имеют тенденцию быть более невосприимчивыми к современной российской активности, и эта позиция укрепилась начиная с 2014-го года в контексте агрессии России по отношению к Украине.
Здесь можно сказать, что в некоторой степени польская партия “Право и справедливость” олицетворяет такую нелиберальную позицию: антироссийско-проамериканскую. Но, возможно, она сформировалась, не столько поддававшись опасениям евразийских тенденций, сколько опираясь на влияния нового европейского (или западноевропейского) строительства, где приветствуются некоторые, мягко говоря, нетипичные (нетрадиционные) для поляков ценности.
Текущая напряженность между странами-членами Вышеградской группы и Европейским союзом – в контексте миграционного кризиса, а также резкой критики Брюсселем венгерских и польских законов о СМИ и правосудии – интегрируют концепцию “Междуморья” в некий идеологический инструментарий, утверждающий легитимность права Центральной и Восточной Европы на идентичность и отделение от Западной Европы, позиционирования себя в качестве Европы “настоящей”.
При этом, например Кшиштоф Щерский, глава кабинета президента Польши и советник по международным вопросам в своей недавней книге “Европейская утопия. Кризис интеграции и польская инициатива в исправлении ситуации” описывает “Междуморье” как польский ответ на “…нынешний системный кризис, с которым столкнулся Евросоюз”.
Теоретическое измерение концепции, её более широкая идейная сфера помещает понятие “Междуморья” в некое геополитическое представление о том, что является Европой, какими должны быть её ценности (христианскими, либеральными, консервативными, социальными), кто лучше всего их олицетворяет, и где их исторические и современные границы на Востоке.
Таким образом, “Междуморье” может позиционировать себя как оборотную сторону пророссийских идей “Евразийства”, впервые задуманных в России в конце девятнадцатого века, сформированных русскими эмигрантами в 1920-х годах, выжившими в полудиссидентском контексте Советского Союза и возродившихся в сегодняшней России как форма геополитического позиционирования Москвы по отношению к Западу, к её лидерству в Евразии.
Кроме того, “Междуморье” может успешно конкурировать с иной геополитической фантазией России, где последняя является “альтернативной” Европой, принявшей на себя контуры “Византийского наследия”, спасающего подлинную идентичность континента от либерального самоотречения.
Сегодня обе части Европы (Центральная и Восточная) с одной стороны, а Россия с другой борются за моральное и цивилизационное право называться воплощением “настоящей”, антилиберальной Европы. Однако, чтобы однажды стать геополитической реальностью, материализованной в некую институциональную структуру, концепция “Междуморья” должна обратиться к некоторым глубоким, внутренним противоречиям.
Во-первых, многие страны Центральной и Восточной Европы, в том числе Венгрия, Словакия, Болгария, Сербия и Черногория – прямо или косвенно являются пророссийски настроенными, рассматривая такую позицию как баланс против навязывания Брюсселем своих нормативных рамок. В свою очередь, на развитие проекта также негативно влияет рост европейского антилиберализма, а к примеру польско-украинское партнёрство находится под влиянием продолжающихся “войн памяти”, связанных с событиями Второй мировой войны.
Во-вторых, как проект может соотноситься с Евросоюзом в военно-политическом или экономическом спектре. Все потенциальные члены “Междуморья” являются либо государствами-членами ЕС, либо, в случае Украины и некоторых Балканских стран, питают надежды стать таковыми в ближайшем будущем. Ведь не секрет, что “Междуморье” позиционирует себя в качестве альтернативы ЕС, хотя ни одна из стран не заявляла, что хочет выйти из Евросоюза или блокировать какую-то региональную евроинициативу.
Третий вариант может показаться наиболее вероятным. Многие как региональные, так и геополитические факторы, сопутствовавшие президентству Дональда Трампа, в заметной степени ускорили неоднозначное отношение США к Европе, с надеждой сместить центр европейской гравитации от оси Париж-Берлин в сторону Центральной Европы, с возможным лидерством Варшавы.
В этих условиях, восторженные заявления на саммите “Инициатив трёх морей“ в 2017 году, польская позиция относительно иранской ядерной программы, недавний и ещё не закончившийся миграционный кризис на восточных границах ЕС, а также последние заявления России относительно нерасширения НАТО на Восток могут указывать на реальные возможности тектонического сдвига геополитического баланса Европы, где идея “Междуморья” может стать основным стержнем формирования новой международной коалиции.
Андрей Омельянчук, специально для “Військовий кур’єр України“